Я воевал с 1941 года, сражался под Ленинградом, на Днепре, на Висле, но схватка, разыгравшаяся в этой траншее на дамбе у Одера, по своему ожесточению превзошла всё, что я видел до сих пор. Как только я прыгнул в траншею, один гитлеровец вцепился мне в горло. Я схватил его за запястье и вывернул ему руку, которой он меня душил. В правой руке у меня была граната. Я ударил его этой гранатой по виску.
В этой схватке мне не раз пришлось действовать гранатой, как молотком. Некоторые гитлеровцы, не желая сдаваться, забились в ниши, вырытые в стенках траншей для спанья. Этих мы уничтожали, подбрасывая гранаты в норы.
Начало рассветать. Стрельба всюду затихла. Поднявшись на дамбу, мы увидели толпы немцев, шедших с поднятыми руками и белыми флагами. Так закончилась попытка немцев вырваться из окружения под Кюстрином. Один наш взвод принял здесь в плен около пятисот немцев. Когда мы отправили их в тыл, к дамбе начали подходить стрелковые цепи генерала Чуйкова. Мы встретили их радостным криком:
— Теперь вместе на Берлин!
Гвардии сержант
К. ГОЛУНЕНКО
Партийный билет
Наблюдательный пункт нашего дивизиона располагался на левом берегу Одера. Я, как артиллерийский разведчик, выявлял огневые точки противника. Наутро была назначена атака. С рассветом наша артиллерия открыла огонь, и вслед за тем пошли вперёд пехотные части. Я оставил наблюдательный пункт и двинулся вместе со стрелками.
Пехотинцы с хода захватили первую немецкую траншею, затем с боем выгнали немцев из второй и третьей траншей и, не давая противнику придти в себя, гнали его до села Лоссов.
В горячке преследования наше подразделение вырвалось вперёд и оказалось отрезанным от своих соседей.
Командир приказал занять круговую оборону. Мы находились на опушке леса, в лесу были немцы, в траншеях на открытом поле перед лесом тоже были немцы. Решено было прорываться всем вместе полем. С криком «Ура!», «За Сталина!» бойцы дружно бросились к траншеям. Но ураганный огонь врага прижал нас к земле. Пришлось отойти обратно к лесу. Вторая попытка тоже ни к чему не привела; много наших товарищей было убито, а остальные с трудом отползли за кусты. Осталась нас горсточка. Решили двинуться в другом направлении. По одному, по два мы стали перебегать от куста к кусту вдоль леса. Только спустились в балку, а нас там снова встретили вражеские самоходки и пехота. Пришлось залечь. Лёжа, я заметил неподалеку небольшой ровик; спустился туда, дозарядил свой автомат и приготовился к драке. Немцы заметили, как я спрыгнул, и поползли ко мне. Уже стемнело, и разглядеть их было трудно, но голос и в темноте не пропадает, а они громко кричали мне, чтобы я, мол, сдавался им по доброй воле. Я подпустил их поближе и дал очередь из автомата, затем другую. Думаю, что не зря, потому что немцы поползли обратно к самоходкам. Всё же противник не выпускал меня из виду, и сейчас же одна из самоходок выстрелила по мне два раза. Меня засыпало землёй и оглушило. Я решил переменить позицию, надеясь, что дым от разрывов скроет меня от противника. Однако не успел я подползти к другому ровику, как немцы увидели меня и выпустили пулемётную очередь. Я почувствовал, что сильно ранен в спину; вдобавок пуля разбила мой автомат. Кое-как вполз я всё же в ровик; слышу, немцы опять приближаются. Было у меня четыре гранаты. Три, одну за другой, бросил в немцев, четвертую оставил себе. Слышу, что-то очень тихо становится. Сперва, было, подумал, уж не ушли ли немцы совсем, потом понял, что у меня в голове мутится, видно, смерть близка. Что ж, тело мое мёртвое пусть врагу достанется; но при мне был мой партийный билет и планшетка с данными артиллерийской разведки и картой-схемой расположения рот. Эти документы я никак не мог оставить немцам. Собрав последние силы, я раскопал рукой песчаную землю, положил в эту ямку партбилет и планшетку, накрыл землёй и сам лёг на это место. Тут я потерял сознание.
Очнулся я на повозке среди мёртвых тел. Потом узнал, что меня подобрала наша погребальная команда, сочла за мертвеца. Совсем пришёл я в себя уже в госпитале. Слышу, что меня собираются эвакуировать в тыл. Тогда я сразу подумал про свой партбилет — как же, ведь я живой, и он должен быть при мне; нет, ни за что не позволю увозить себя, пока не достану свой партбилет. Я сказал это сестре, она отослала меня к начальнику госпиталя. Начальник госпиталя выслушал меня, но ответил, что никак не разрешит мне идти куда бы то ни было в таком состоянии. Тогда я решил действовать на свой риск. Узнал, что из госпиталя направляется к Одеру машина за ранеными, украдкой залез в неё, и она довезла меня до переправы. Не успел я пройти и несколько десятков шагов, как меня задержали и доставили в штаб чужой артиллерийской части. Я объяснил, куда я иду и за чем. Так как уже смеркалось, меня оставили ночевать. Ночью я старался не подавать виду, что сильно ранен, хотя рана и болела, очень боялся, что отправят обратно в госпиталь. Утром мне дали провожатого, и я не без труда добрался с ним до леса, где накануне считал себя уже погибшим. Немцы постреливали довольно бойко, но я не стал ждать прекращения обстрела. Где пригнувшись, а где и ползком я пробрался к заветному рву. Планшетка с партбилетом была цела.
Порадовавшись этому, я оценил обстановку и решил, что раз уж смог выдержать такой путь, мне не стоит возвращаться теперь в госпиталь. Наш дивизион должен быть здесь неподалеку. Лучше я вернусь в свою часть, там подлечусь в санвзводе и вместе с товарищами пойду на фашистскую столицу. А то ведь из госпиталя не скоро выпустят, да и к своим, возможно, не попадешь. На моё счастье попалась двуколка из нашего дивизиона; я узнал её по синему цвету, в который она была выкрашена. Сопровождавший меня боец окликнул ездового. Ездовой оказался знакомым. Он посмотрел на меня с большим удивлением и помог мне сесть. Он, как и все в дивизионе, считал, что меня уже нет в живых. Заместитель командира по политчасти майор Коссир, к которому я пришёл, не сразу узнал меня. Только несколько минут спустя он закричал:
— Это ты, Голуненко?! — и стал всех звать посмотреть на воскресшего из мёртвых. Когда меня накормили, обмыли и перевязали рану, майор Коссир предложил отправляться в госпиталь. Я взмолился, и подробно рассказал, как и для чего уже раз расстался с госпиталем. Майор Коссир выслушал и сказал:
— Я не врач… Но верю, что если так дорожишь честью коммуниста и своей частью — выживешь…
Мне разрешили лечиться при своей части, и в бой за Берлин я пошёл со своим старым партбилетом.
Из дневников и писем. 14 апреля
Сидим в сырых окопах за Одером, пишем письма родным, говорим им, что наш путь на родину только один — через Берлин. Да, для нас нет другого пути к вам, дорогие, любимые. Если бы кто сказал: «Вас всех ждёт гибель в Берлине», мы бы ответили: «Ну что ж, может быть многие из нас погибнут — мы на войне». Но если бы кто-нибудь сказал: «Всё равно вы не дойдёте до Берлина», мы бы сочли его сумасшедшим. Всё готово, мы ждём одного — приказа товарища Сталина.
Лейтенант И. БАКАЛОВ.
Как будто для того, чтобы согреть своим материнским теплом уставшие мускулы бойцов, выглянуло солнце. Изредка набегает пушистое облако, скользит по золотому диску и уплывает куда-то. Воздух чист, грудь дышит вольно. Кажется, что войны нет, и лишь какая-то случайность завела тебя в этот далёкий, чужой край. Но на плацдарме продолжается напряжённая работа. На пунктах наблюдения ведётся фиксация всех движений на переднем крае противника. Оптические стёкла прощупывают поля, траншеи, развалины домов.
Старшина М. МИЗИН.
Накануне наступления.
Итак, до наступления остались, видимо, считанные дни. Каждый из нас знает, что вот-вот на Берлин обрушится последний удар. Днём тишина, но ночью по всем дорогам в четыре, пять и шесть рядов двигаются сюда, за Одер, на «малую землю» машины всех систем и марок, пушки всяких калибров, танки, «катюши», мотопехота и просто пехота, пехота, пехота… Всё это буквально втискивается в плацдарм. На каждом шагу наталкиваешься на занятные сцены. Вот стоят два майора. Оба гвардейцы, оба сталинградцы, кавалеры нескольких орденов. Один из них танкист, другой — артиллерист. И оба азартно спорят из-за клочка земли! Что, мол, следует поставить здесь, танк или пушку? И этот незабронированный участочек сейчас еще не знает, станет ли он исходной позицией, с которой танкист даст старт своей машине на Берлин, или быть ему огневой позицией, откуда пушка будет слать уничтожающие снаряды по врагу. Мало земли на «малой земле». Ряд к ряду, сплошным частоколом выстроена и батальонная, и полковая, и дивизионная, и корпусная артиллерия. По всему видно, что подготовлен удар силы невиданной и неслыханной.